— Недавно состоялась премьера «Бесприданницы» в новом формате. Как её встретили зрители?

— Однозначно могу сказать, что встретили мощно: конечно, это было современное действие, которое выполнило множество различных целей. Во-первых, мы всё-таки попробовали сделать коллаборацию не только команд, но и жанров, специалистов. Во-вторых, открыли, можно сказать, площадку (сцену в Губернаторском саду, — прим. «Мастеров»). 

— Вообще, какие форматы и проекты уже были в Центре театрального мастерства? Ведь вы — не про классический театр. 

— Если говорить про ЦТМ, который встал на ноги, то классического текста в его традиционном прочтении ещё не было. У нас была международная лаборатория «Линии театра», где мы работали с текстом по-разному, экспериментировали.

Мы — театр, который пробует, нам нужен поиск каких-то смыслов, форм, того, как сегодня всё это будет звучать. Но это не значит, что классический текст для нас недоступен. Допустим, у нас скоро будет постановка «Циников» Мариенгофа. Я считаю, что это классический роман нижегородца и потрясающего режиссёра. Это будет уже в этом году.

— Выбирать новые формы — это закономерное развитие современного театра или способ привлечения новой аудитории?

— Когда ты знаешь какой-то алгоритм, на десятый раз это становится немножечко мёртвым, что ли. Время идет — всё меняется. Сегодня в театре важен аттракцион: раньше зрителя можно было удержать просто прочтением текста и смысловой нагрузкой, а сейчас иногда этого недостаточно, ведь у зрителя теряется внимание. Где-то должны быть условные «пощёчины».

— То есть это внутренняя потребность откликаться на современный мир? 

— Театр — это вообще художественное отображение действительности, поэтому мы должны быть в ногу со временем, чтобы не оставаться историческим, музейным театром. Но при этом хотелось бы сохранять традиции, школу. 

— ЦТМ — это площадка, где играют спектакли, придумывают проекты, которые выходят за пределы студии, проводят лаборатории. С чего всё началось? Как появилась идея?

— После учёбы я устроился в театр «Комедия», но в какой-то момент понял, что мне необходимо продолжить учиться, и решил уехать из Нижнего. Примерно в то же время мне предложили это помещение: у меня тогда было другое дело (преподавание социальных танцев, — прим. «Мастеров»). Решил, что схожу, посмотрю, пойму, что нет, и уйду — и я ушёл, а потом почему-то вернулся. Начал думать, почему бы мою большую студию, которая у меня была на тот момент, сюда не перевести: по будням — преподавать, а в выходные — играть спектакли.

Меня многие не поддерживали, говорили, что не получится, что это дорого, не окупить. Мало кто говорил: «Давай!»

Я пытался просчитать всё, но в итоге просто понял, что должен это сделать: очень хотел, мне это было важно. Потом я написал Александру Борисовичу Сучкову (преподаватель Евгения Пыхтина и соучредитель ЦТМ, — прим. «Мастеров»): «Давайте строить». 

— Строили на свои собственные деньги?

— У меня были какие-то сбережения (незначительная сумма) плюс кредиты, которые до сих пор на мне висят. На половине стройки — примерно через четыре месяца — эти деньги закончились. Мы объявили сбор средств: сделали пресс-конференцию, где рассказали, что мы строим театр. Собрали приличную сумму на тот момент — около полумиллиона рублей. Этого хватило, чтобы доделать ремонт.

— Как получилось так, что ЦТМ стал достаточно популярным в очень короткие сроки? Были какие-то специальные пути продвижения? 

— Мне кажется, это всё одержимое стремление создать театр. Наверное, всё получилось за счёт интенсивности, дикого желания делать. У нас в принципе всегда что-то происходит, всегда есть новые проекты. Может быть, это быстрый темп, который где-то нас сбивает, но из огромного желания, из больших амбиций, когда хочется создавать, привезти лучший спектакль, сделать театр горожан, создавать новые формы, и получается ЦТМ, который знают. Это частный профессиональный театр, который делает городские и социальные проекты, камерные спектакли, где очень важна честность — чтобы зритель смотрел не шоу, а смотрел в глаза актёру. Смотрел на самого себя.

— Кто ваш зритель? Чем отличаются люди, которые приходят в классический театр, от тех, кто приходит в ЦТМ? 

— Наверное, возрастом: к нам приходят люди моложе. Может быть, ещё отличаются мышлением. Это не про то, что у кого-то какое-то плохое мышление, а у кого-то хорошее, — просто разное. Скорее всего, в ЦТМ ходит зритель ищущий, пробующий, думающий — в том плане, что есть тенденция, что в муниципальные театры ходят, чтобы развлечься и иногда подумать.

— Искусство в России — не самое доходное дело. Как с этим дело обстоит в ЦТМ? Как приходят деньги? 

— Я не знаю, как ответить. Большая проблема в том, что у нас нет стабильности. Понятно, что мы живём на билетах и преподаём. У нас есть любительская актёрская студия для взрослых и подростков. Но это всё впритык — так, чтобы просто содержать театр. Но, чтобы создавать новые проекты, нужен хотя бы минимальный бюджет. Как только это возникает, мы уходим «в минус» — это всегда какая-то борьба. Хотелось бы, чтобы мы могли содержать актёров, делать большие постановки, социальные исследования. С этим отчасти помогают гранты: для молодого частного театра мы их выиграли уже довольно приличное количество. 

— Сколько?

— Больше 10 за четыре года. Понятно, что в ковидный год всё это не очень работало: я тогда написал около 12 грантов, а выиграл ноль. Это колоссальный труд — придумать, написать, просчитать, напрячь людей. А потом раз — и не выигрываешь.

— Наверное, тут совпало, что Нижнему Новгороду исполнилось 800 лет и больше внимания стали уделять культуре.

— У Нижнего появилось какое-то лицо — до этого оно было очень размыто: красивый город, но… А подготовка и празднование 800-летия города дало огромный толчок: туристический, экономический, идеологический. Всё стало другим. Думали: «Продолжится ли после юбилея?» — вроде продолжилось. 

— Из чего складывается стоимость спектакля?

— Да из всего. Во-первых, техническое оснащение, которое зависит от того, какая техника будет, какие специалисты, — в общем, от того, что мы напридумывали.

Что касается специалистов, то опять же можно справляться собственными силами, а можно пригласить топовых экспертов. Мы делаем то и другое. Третье — это оформление: детализация стоит дорого. 

— Какой спектакль стал самый дорогим? 

— «Бесприданница». 

— Сколько, например, стоил спектакль «Бесприданница»?

— Я не могу этого сказать. 

— Сколько стоит аренда помещения?

— Сцена и гримёрка — это около 100 квадратных метров, к тому же у нас есть ещё репетиционный зал, склады. В месяц выходит чуть больше 150 тысяч. Также нужно платить сотрудникам. При этом нужно учитывать, что есть ещё летние месяцы, когда доход падает. 

— Что такое театр лично для тебя?

— Попытка разобраться в жизни, я думаю. Попытка создать что-то, какой-то продукт, может, даже идеальный театр, который разбудит сердца, который как-то будет воздействовать на людей: кто-то посмеётся, кто-то поплачет. Хочется создать какую-то эмоциональную среду. Как это описать?

Репетиционный процесс — это колоссальный мозговой катарсис, это эмоциональное обогащение не от того, что я сейчас сыграю, а от того, что ты как будто понял взаимоотношения людей, как будто капельку понял про себя. Театр — это то, что связано с любовью. Это сложная деятельность. Вроде бы ты свободен и одновременно несвободен.

— Можно ли назвать ЦТМ свободным? 

—  Вообще, что такое свобода? Вот моя профессия. Вроде бы свобода: я не сижу в офисе до 18:00, но я сижу в ЦТМ до полуночи. Если меня спросят, счастлив ли я от своей работы, я отвечу: «Да». Но у меня нет выходных — вообще их нет. Я круглосуточно работаю. Я страдаю от этого? Страдаю. И в этом, получается, тоже некоторая несвобода. Да, мы свободнее в плане какой-то воли, высказываний и так далее, но несвободны в другом.