— Одной из главных целей «Теплицы» вы называете транзитное трудоустройство взрослых с ментальной инвалидностью. Расскажите, пожалуйста, как вообще в России обстоят дела с транзитным трудоустройством?

— Если говорить об этом, то нужно сразу обозначить, что всё зависит от группы инвалидности. Если человек имеет третью группу, считающуюся самой лёгкой, то здесь существует довольно много проектов, которые помогают людям трудоустроиться. Но это скорее не про транзитное трудоустройство, а про формат вывода на рынок труда при какой-то предварительной подготовке. Площадок, которые нацелены на транзитное трудоустройство, к сожалению, не так много. 

— Почему? 

— Это сложная структура с длинным циклом: нужно создать специальное пространство, приближенное к реальным условиям открытого рынка, научить человека полноценно работать на выделенной ему должности, перевести его в другое место, а ещё сопроводить и его, и компанию в этом переходе. Классный пример транзитного трудоустройства — «Ночлежка» и их кафе «Вход с улицы». Они осуществили полный цикл трудоустройства в общепите для бывших бездомных людей. Это и про людей, которые, к сожалению, за гранью общественной нормы сейчас, и про инклюзию, о которой хочется говорить.

 Я мечтаю, чтобы всем было понятно, почему такие проекты важны. Хочется, чтобы трудоустройство человека с инвалидностью перестало быть чем-то особенным. Да, сейчас это звучит довольно революционно, но со временем, я уверена, мы сможем достичь этого маленькими шагами. 

— Как будет происходить или уже происходит поиск партнёров, к которым люди могут пойти на работу после «Теплицы»? Какие это проекты, к чему они должны быть готовы? 

— Пока мы не забрасывали предложения партнёрам, но у нас уже есть несколько компаний из сферы общепита, которые сами пришли к нам с инициативой трудоустроить кого-нибудь из наших.

Потому что это займёт много времени, ведь сначала нам нужно будет подготовить принимающую команду. Для этого мы уже разрабатываем специальный тренинг для бизнеса. Помимо этого, первое время мы планируем сопровождать человека на рынке и даже давать ему часть заработной платы в период испытательного срока. Дальше человек либо устроится в новую систему, либо вернётся в «Простые вещи» или «Теплицу». 

— Мы понимаем, что сложно говорить заранее, но чего вы боитесь больше всего, готовясь к запуску «Теплицы»? Ведь запуск любого проекта — это всегда риск, особенно когда в мире и стране, скажем так, нестабильно. 

— Если честно, я уже почти ничего не боюсь и точно не боюсь запускать новые хорошие проекты. Всю нашу команду это очень вдохновляет и даёт какую-то веру в нормальное будущее. И ради чего мы, собственно, здесь ещё находимся?

— Одним из средств поддержки «Огурцов» во время пандемии стали абонементы в кафе. Почему вы решили их использовать и как вообще удалось справиться с событиями последних лет?

— Последние три года — это, конечно, «жара». Не буду говорить, что было легко, а в самом начале больше всего нелегко было «Огурцам»: они открылись в декабре, а в марте 2020 года всё закрылось на карантин.

Сейчас мы делаем упор на привлечение частных доноров, чтобы минимизировать зависимость от внешних факторов. Стараемся изо всех сил остаться на плаву, потому что несём ответственность за большое количество людей: за каждым нашим работником есть семья — мы не можем просто так сдаться. В «Простых вещах» сейчас работают 50 человек, а это 50 семей, которые стоят за ними, и огромное количество людей, которые просто верят в этот проект. 

— Любой проект — это деньги. У вас большой опыт работы с краудфандингом — это основной источник средств, которые нужны для запуска? 

— Краудфандинг — это крутая возможность с чем-то стартануть и заявить об этом. Так заявить, что ты потом не «сольёшься». Конечно, денег только от краудфандинга для наших проектов недостаточно, и это всегда про комплексное финансирование. На «Теплицу», например, нужно в три с половиной раза больше денег, чем мы заявили в финансовой цели на Planeta.ru.

— Какие были результаты по итогам крауд-кампании «Нормального места»?

— Только за первый день собрали 300 тысяч рублей. Завершилась кампания на 148% и почти 1,5 млн рублей. А всего на открытие «Нормального места» потратили 45 млн рублей — сумма набралась с помощью грантов и партнёрской поддержки. 

— Где ещё благотворительный проект может найти деньги? 

— Финансирование социальных проектов может быть разным: государственные гранты, частные жертвователи, независимые гранты, корпоративные доноры, разные форматы коллаборации и вариант совмещения с коммерческой деятельностью, деньги от которой целиком идут на социальную. Мы стараемся использовать максимум вариантов: это помогает нам быть устойчивее.

— Деньги деньгами, но ничего не будет без людей. Бизнес — это сфера, где легко выгореть, благотворительность — тоже, а у вас, выходит, два в одном. Что помогает сохранять себя, команду? Что даётся сложнее всего? 

— Я бы не сказала, что не выгораю. Периодически и у меня это случается, но каждый раз я возрождаюсь, как птица феникс, ведь дело, которое мы затеяли, — это то, ради чего хочется вставать по утрам, даже когда кажется, что вставать совершенно незачем.

— В 2020 году вы вошли в топ-30 самых перспективных россиян по версии Forbes. Звучит впечатляюще, но что это значит для вас? Что стоит за этим признанием? Если вы вообще рассматриваете это как какое-то признание. 

— Это сложный вопрос: мне непонятно, где они находят этих людей для списка. К премиям я никак не отношусь, и у меня нет никакого: «Ого-го, ничего себе!» Иногда, когда мне нужно «подкатить» к новому партнёру и удивить его, я использую какие-то регалии, но это нужно лишь для того, чтобы усилить первое впечатление. Для меня это всё ничего особенного не значит — как была Маша Грекова, так Маша Грекова и осталась.

— Развитие социального бизнеса требует в том числе публичности. Медийность помогает привлечь внимание властей, бизнеса, клиентов и, следовательно, найти дополнительное финансирование. Как вы относитесь к этой роли, сложно ли совмещать её с остальными?

— Мы обсуждали с нашим пиар-отделом, что, да, существует отдельный бренд «Маша Грекова»: сначала это было странно, но потом я привыкла.

А вот давать интервью, например, несложно, потому что я точно знаю, что буду говорить. Кажется, меня уже никаким вопросом не смутить. У меня есть много подписчиков в соцсетях, на своих страницах я стараюсь транслировать свою обычную жизнь. Раньше это было в основном про работу, но я стараюсь уходить от этого. Но я почти не общаюсь с представителями властей и бизнеса в каком-то широком представлении. Я — больше про частных доноров, людей, с которыми могу встретиться.

— В одном из интервью вы говорили, что инклюзия — это «забота по отношению ко всем», это когда «каждый такой, какой он есть». Звучит очень просто, но, кажется, на деле воплотить эту концепцию очень сложно. Почему? 

— Да, действительно, сейчас мы воспринимаем инклюзию как что-то, что относится к людям с инвалидностью, часто с ментальной, но глобально инклюзия касается каждого из нас. У кого-то другой цвет кожи, кто-то сова, а кто-то жаворонок, кто-то пьёт кофе, а кто-то — чай. Для меня инклюзия — это во многом про безопасность, когда каждый может быть таким, какой он есть: с любым цветом кожи, заболеваниями и гендерной идентичностью. Это всё не имеет значение, смотрим на человека как на Человека. 

— Можно ли сказать, что за последние лет пять, допустим, в России произошли какие-то положительные сдвиги в этом отношении? Или, наоборот, откаты. 

— Изнутри это сложно заметить, как и сложно заметить рост собственного ребёнка, но, если оглянуться, да, мне кажется, изменилось немало. Есть классный пример — «Ночлежка» и их кафе, которые осуществили полный цикл транзитного трудоустройства в общепите для бывших бездомных людей. 

— Проекты, подобные вашим, — это не только помощь конкретным людям, но и диалог с обществом. Удаётся ли быть услышанными? Какой это диалог в России, что ему мешает или, наоборот, помогает? 

— Одна из главных задач «Простых вещей», «Огурцов» и во многом «Нормального места» заключается в том, чтобы поменять общественное мнение, в том числе благодаря разным наградам и признанию: мы начинаем мелькать везде — больше людей узнаёт о наших проектах. Это помогает менять отношение: 10 лет назад слово «инклюзия» казалось чем-то инородным, космическим — сейчас же это норма для большого количества людей.

— Как вы измеряете эффективность проектов? Какие параметры считаете основными — финансовую стабильность, доход, достижение социальных целей?  

— Для меня эффективность проекта — это помощь или «достижение социальных целей», которое соизмеримо с бюджетом и эффективностью организации. То есть если у организации нет финансовой стабильности, то помогать кому-то будет очень тяжело. Это всегда такой «пиар навзрыд», и, глядя на него со стороны, можно подумать, что благотворительность — это про «дай денег». 

Пусть с маленькой «Теплицы» мы начнём транзитное трудоустройство, пусть с первого кафе в Петербурге мы вообще заговорим о том, что разные люди могут появляться в общественных местах и работать там. Всё будет меняться только так — маленькими-маленькими шажками.