Ярослав Глазунов шьёт вещи из редкого советского хлопка. Каждая его работа — это высказывание на тему русской идентичности и народности, а также попытка самого Ярослава найти в себе большого художника.
Мы пообщались с дизайнером и узнали, почему винтаж для него — это не про тренд, а про качество, зачем он взялся знакомить людей с опытом отечественных текстильных художников и как детские классики вдохновили его на создание «карантинной» линейки рубашек.
Консервативная Сибирь, ПТУ и русский флекс
Ярослав родом из Красноярска. Модой, по его словам, он заинтересовался ещё в старших классах: тогда в город переехала девушка по имени Люба. Она была «единственной во всём Красноярске, кто одевался не вычурно, со вкусом, без русского флекса».
— Она привезла в консервативную Сибирь западное влияние. У неё дома я впервые увидел FashionTV — кажется, там показывали коллекцию Жана-Поля Готье 2009 года. Потом я посетил выставку Славы Зайцева, с которой он приезжал в наш город. А позже в Красноярске проводился конкурс вроде ”Модельер Сибири”. И я уговорил свою подругу Дашу, чтобы она помогла мне с шитьём. Так я нашёл ПТУ, где можно было бесплатно учиться и получить диплом.
После окончания школы Ярослав пробовал оформлять витрины местных магазинов, а потом решил получить образование дизайнера одежды. В результате он выиграл грант на обучение в академии Artez в голландском Арнеме. Через два года молодой человек продолжил учёбу в Амстердаме, в Gerrit Rietveld Academy, известной своими графическими дизайнерами. Там Глазунова дважды признавали лучшим студентом, а после — пригласили поработать ассистентом в модном доме Viktor & Rolf.
Сейчас Ярослав живёт в Санкт-Петербурге. Тут он создаёт рубашки из тканей, которые выпускали советские фабрики 50-60 лет назад.
«Перед отъездом из Амстердама я посетил старый западный район города, где по понедельникам возле церкви работает блошиный рынок. Там я нашёл очень красивупланю ткань 1960 года, созданную художницей Helen d’OYLY Long, — отрез полтора метра с изображением тропических животных, нанесённому с помощью шелкографии. Наверное, с неё всё и началось», — вспоминает он.
Винтаж не ради винтажа
Вернувшись в Россию, Ярослав начал изучать информацию о «мегазаводах, которые когда-то выпускали суперкачественные ткани в Ленинграде», — в частности, о фабрике имени Веры Слуцкой. На накопленные деньги Глазунов купил две машинки и решил сделать линейку монопродукта, выбрав рубашки, «так как это что-то идеальное между футболкой и пиджаком».
«После переезда в Санкт-Петербург я понял, что в России есть невероятно огромный архив текстильного дизайна Советского Союза, и подумал, что базовая рубашка — это рамка, в которой он представлен. Тот опыт, который я смог приобрести как художник моды в западной индустрии, я в очень упрощённом виде переношу в базовый продукт, оттачиваю одну идеальную рубашку для девушек и парней», — объясняет Ярослав.
По его словам, в своём проекте он преследует чисто исследовательский интерес — знакомить людей с опытом отечественных текстильных художников. И в то же время даёт возможность носить базовые вещи — самый актуальный и востребованный продукт. Через свои рубашки Глазунов хочет вызвать диалог не только между вещью и человеком, но также между современностью и ушедшими эпохами.
В работе Ярослав в основном использует советский хлопок 1950-1980-х годов, который находит на блошиных рынках или в сундуках у питерских бабушек и дедушек. Это могут быть бязь или ситец, выпущенные на фабрике Веры Слуцкой, или байка, созданная на Щёлковском хлопчатобумажном комбинате имени Калинина.
— Каждая ткань в Союзе была создана профессиональным художником, обучавшимся в ленинградской, ивановской, московской академии или институте текстильной промышленности. Люди от руки рисовали эскизы, затем гравировали их на валу, а ткань прокатывали под валом. По сути, каждый из этих вроде бы механически созданных принтов всё равно живой, потому что все этапы его создания выполнялись вручную.
Чаще всего Ярославу удаётся достать обрез размером три-пять метров. Эти ткани создавались на старых станках, поэтому их ширина отличается от современной: чаще всего это 55 см, максимальная ширина ткани, которую находил Ярослав, — метр.
«Когда ты раскладываешь лекало, иногда ткани бывает настолько мало, что не удаётся выложить узор к узору, — приходится сильно экономить», — рассказывает Глазунов.
Как правило, дизайнер создаёт рубашки в единственном экземпляре: ткани на вторую такую же уже не хватает. Так, сейчас он шьёт рубашку для девушки и признаётся, что «убил целый месяц, чтобы найти один маленький кусочек текстиля».
Разумеется, в ход идёт не всякий кусок ткани, который можно найти на барахолке: важно, чтобы материал не сильно состарился. Дизайнер работает с винтажными, но в то же время абсолютно не использованными материалами, поэтому называет своё производство не апсайклингом, а паст-ресайклингом: Глазунов перерабатывает прошлый художественный опыт и по-новому его интерпретирует, сопоставляя с опытом сегодняшним.
Рубашки для художников, философов и детей
Ярослав говорит, что шьёт рубашки для художников, философов и детей. Первые близки ему по мировосприятию, а дети — это та аудитория, в общении с которой дизайнеру не приходится себя ограничивать. Плюс такое обозначение целевой аудитории не разграничивает людей по гендерному признаку.
Глазунов, по его собственным словам, «не лезет в рекламу». Свой проект он раскручивает исключительно через инстаграм: «Чем больше людей стоят на фото в моих рубашках, тем больше знают о моём творчестве», — рассуждает Ярослав.
В продвижении Глазунову помогает его девушка Алёна: она графический дизайнер, и во многом именно её силами создаются видео и фотографии для аккаунта. Сейчас о нём узнают друзья друзей и знакомые знакомых Ярослава, появляются и незнакомые люди. Сегодня рубашки из ретро-фланели или байки есть у заказчиков из Франции, Италии, а ещё у художника Андрея Бартенева.
— С одной стороны, может, я тупо не умею делать рекламу. С другой — я не инстаграм-дизайнер, а художник, и не воспринимаю всякие коллаборации с блогерами. Это как если бы Виктор Цой написал бы кому-то в инстаграме: ”Эй, я тут песню сочинил, послушай и скажи, что она классная”. Его песни и без того крутые, поэтому они всё ещё живут, а говно — нет. Когда профессионал пишет песню, все будут её слушать, потому что он говорит правду. И я почему-то до конца в это верю. Ясно, что мода содержит огромную бизнес-часть и её почти невозможно избежать. Но, с другой стороны, существуют же художники, которые проросли сами. Надеюсь, и мне это светит.
В качестве примера Ярослав приводит дизайнера Андрея Кравцова и его марку Shu. Первое время тот шил одежду для своих друзей, потом — для друзей друзей — и далее по «сарафану».
«Когда у тебя нет достаточного количества финансов, чтобы вкладываться в рекламу, и даже нет тусовки, когда ты появился в новом городе, где тебя никто не знает, — это самая честная ситуация. Каждый раз мне надо делать и делать лучше, находить новые творческие решения», — делится Глазунов.
Недавно он начал работать с московским магазином Indexflat, где представлены вещи российских и грузинских дизайнеров. Правда, одежду оттуда пришлось забрать: пока Ярослав не создаёт так много рубашек, чтобы повесить их на рейл и ждать, пока они продадутся.
По той же причине Глазунову пришлось отложить сотрудничество с концепт-стором КМ20: «Мы говорили о том, чтобы представить у них линейку моих рубашек, но пока я не могу отшить пять экземпляров на каждый размер».
Сегодня Ярослав работает над созданием собственного интернет-магазина.
Детские «классики» и социальная дистанция
Рубашки на свободную реализацию Ярослав делает редко: таких было всего пять штук. Из-за того, что материала всегда недостаточно, Глазунов обычно шьёт на заказ: есть клиент — есть рубашка.
Пока дизайнеру удалось выпустить только одну тематическую линейку. Дроп «Классики» родился во время локдауна: тогда Ярослав искал технику, которую можно выполнить в домашних условиях. Идея нашлась за роддомом имени Снегирёва в Петербурге: там есть площадка, где гуляют дети. Ярослав попросил их нарисовать мелом классики, а затем перенёс эти детские рисунки на ткань с помощью «обратной аппликации»: издалека «классики» выглядят как принт, а на самом деле узор аккуратно вырезан вручную и отстрочен. Эту технику дизайнер подсмотрел у братьев Траугот и выразил в текстиле.
— С приходом вируса и карантина появились новые взаимоотношения в пространстве между людьми — к примеру, на полу начали расклеивать разметку, чтобы мы знали, на каком расстоянии друг от друга надо стоять. Между взрослыми появились новые схемы игры, и “классики” — крутая аллегория всего этого. Это вроде бы очень математическая игра: у неё есть прямые линии, но дети всегда рисуют её “на отвали”: просто берут и одной линией изображают весь узор. Получается, что вроде бы есть схема со стандартными правилами, но дети свободны: для них правил не существует.
Чаще Ярослав использует технику пэчворк, соединяя куски разных тканей между собой. «Бывает так, что нет у тебя другой ткани и два орнамента в разных тканях вроде бы и далеки, но если правильно их выложить, правильно составить композицию, то они будут взаимодействовать. Это уже моё художественное решение, я работаю не как ремесленник, а как полноценный дизайнер, который сопоставляет размеры кусков, смотрит, как они себя выразят и, в то же время, как они будут выражены в предмете одежды», — объясняет Ярослав.
Также в его рубашках есть узнаваемые элементы — например, закруглённая планка, которую, по словам дизайнера, никто не использует, потому что «для этого нужно сильно заморочиться, да и к тому же невыгодно в производстве». Пуговицы Ярослав пришивает вручную: так надёжнее. Из техники в его распоряжении — две машинки. Одна из них — марки Veritas времён ГДР, её Глазунов называет «автоматом Калашникова в лёгкой промышленности».
«Это бытовая машинка, но она прошивает очень толстые слои ткани и иногда делает свою работу лучше, чем промышленная из разряда Juki. Когда я шью джинсы, есть толстые слои швов, поэтому, если их не прижать, машинка может пропустить строчку в этих толстых местах. А с Veritas достаточно прокрутить всё вручную», — рассказывает Глазунов.
Сегодня мастерская Ярослава расположена в петербургском коворкинге «Техдизайн». В будущем ему бы хотелось иметь свою маленькую студию, однако финансовых возможностей для этого пока нет.
Ценообразование и взаимоотношения с профессией
За всё время Ярослав создал около пятидесяти рубашек. В месяц он отшивает до пяти штук, цель — дойти до десяти.
Самая простая рубашка из одной ткани стоит от 6,5 тысяч рублей. Если нужно подгонять ткани, работать с лекалом, — от 8,5. Рубашки из серии «Классики» стоят 15-18 тысяч рублей — из-за большого количества ручной работы (на одну такую уходит до четырёх дней).
— Рубашки Томми Хилфигера стоят 100-120 евро, хотя сделаны из паршивейшего полиэстера или не самого качественного хлопка. И некоторые люди готовы платить эти деньги, просто чтобы у них на груди был какой-то непонятный квадратик. Я шесть лет прожил в Европе, и там 100-150 евро за редкий единичный продукт — это очень мало. Но мы живём в России, и здесь это вопрос дискуссий: люди готовы пойти в условную “Зару” и потратить 10 000 рублей на отвратительное пальто, но не все готовы купить авторскую рубашку за эти деньги. Именно поэтому большинство моих клиентов связаны с художественной деятельностью: они понимают, что не просто ”покупают рубашку”, а получают художественный продукт, имеющий реальную историческую ценность.
Ярослав отмечает: обсуждение стоимости изделия с заказчиком — всегда сложный диалог. Если на Западе 250 евро за рубашку — это нормально, то у российских заказчиков всегда возникают вопросы.
«Я пару раз с этим сталкивался, и это неприятно, но выяснять с кем-то отношения не хочется. Лучше пусть рубашка будет жива, чем её вообще не будет и будет лежать в куске ткани или на эскизе в столе», — рассуждает дизайнер.
Стоимость рубашки для российских и иностранных клиентов отличаются. В будущем Ярослав планирует стандартизировать цены.
— Конечно, я не обвиняю людей. Во многом их мнение зависит от их достатка: не все люди в нашей стране зарабатывают три тысячи евро и могут себе позволить спокойно покупать вещи, есть и ходить туда, куда они хотят. Поэтому в какой-то момент надо будет решить, сколько мои рубашки стоят по-настоящему. Потихоньку появляются заказы из Европы, и будет нечестно, если туда вещи уходят по одной цене, а в России продаются по другой.
Ярослав уверяет, что не ведёт бюджет и вообще его история — не про бизнес. Часть заработанных средств идёт на аренду места в коворкинге, ещё часть — на жильё и еду. Оставшиеся деньги он тратит на закупку материалов.
«Я просто умею делать хорошо что-то художественное и классное. Да, конечно, у меня есть какой-то стандарт цен, но пока они не такие огромные, чтобы я мог сидеть и планировать: “Так, сейчас я буду делать следующую линейку”», — рассказывает дизайнер.
Перед самым началом пандемии Ярослава позвали в студию бельгийского модельера Вальтера ван Берендонка — в качестве ассистента на новую коллекцию. Однако, как оказалось, в России никаких привилегий подобные заслуги не дают: Глазунов отмечает, что со своим резюме, опытом и рекомендательными письмами от главы экспериментального цеха Viktor & Rolf найти работу в нашей стране оказалось не так просто. Часто компании, по словам Ярослава, хотят работать без договора. Другие готовы платить 50 тысяч рублей, но при этом просят бесплатно сделать линейку с исследованием стиля бренда — как тест-задание. Третьим резюме Ярослава кажется «слишком художественным» — в то время как у крупных коммерческих брендов в России нет времени и бюджета на то, чтобы развивать собственный дизайн и такой опыт кажется им слишком рискованным.
«Они слышат словосочетание „авангардный дизайнер“ и волнуются, думают, что сейчас я начну пришивать к их рубашкам шесть рукавов, хотя на самом деле мое образование для них — это явный плюс, так как я могу переосмыслить любой коммерческий продукт и преобразить существующий ассортимент. Во время собеседования мне часто приходится слышать „мы просто делаем вещи, которые купят“ или „у нас мало романтики“ и объяснять, что я четко представляю себе процесс создания коммерческого продукта» — рассказывает Ярослав.
Сейчас он ждёт окончания переговоров с двумя компаниями — одна из них находится в Петербурге, вторая в Европе. По словам дизайнера, работа с другими марками даст ему свободу и, к примеру, возможность нанять швей для своего бренда.
Продолжать смотреть в себя
Ярослав отмечает: он не столько портной, сколько дизайнер одежды. Сейчас ему интереснее работать с полноценными коллекциями, поиском полноценных форм платьев, пальто и вообще всех предметов одежды. А сейчас, помимо рубашек, он отшивает джинсы по индивидуальным меркам.
— Наш преподаватель по конструированию в Арнеме была главным конструктором в голландской компании G-Star RAW, и однажды она показала нам, как делать джинсы. Оказалось, что в плане конструирования и формы сшить хорошие джинсы несложно. Я умудрялся вырезать и сделать их за шесть часов — с той же рубашкой всё гораздо сложнее. Говорят, что мужик любит работать с деревом, а для меня джинсы — это такое дерево, ремесленная штука: они классные, твёрдые, крепкие, сделал их — и носишь.
На рубашках и единичных заказах Ярослав не останавливается. Он планирует запустить линейку джинсов, верхней одежды, вещей из современных материалов. А история с рубашками, согласно задумке, останется линейкой, в которой отражён советский текстильный архив.
Глазунов подчёркивает, что его ретро-серия — это не только рубашки из древнего текстиля, но и образовательный предмет, который позволяет исследовать собственную идентичность. Так, для одной девушки он создал рубашки из ткани с цветочным орнаментом, и, по мнению дизайнера, в этой рубашке она выглядела «по-хорошему русской».
— Советские художники использовали визуальные материалы своей страны — наши лютики и наши ромашки. В Gucci делают всё итальянскими руками, через итальянские глаза, с итальянскими флорой и фауной. Так и у нас этого достаточно: страна-то у нас больше. В этом и есть интерес и сила советского текстиля. Не потому что это “совок” или “серп и молот”, а просто потому, что это касается нашей истории. Мы же Эрика Булатова, Илью Кабакова и прочих гениев не клеймим тем, что это “совок“. Мы знаем, что они гении огромной русской художественной школы. И нам нужно продолжать смотреть в себя. Каждый настоящий художник своей страны в первую очередь откапывает себя. И только так им могут заинтересоваться другие.