Никита Суетин переехал из Москвы в крохотную деревню в Краснодарском крае и начал шить там ретрофутуристические рюкзаки и сумки. Изделия из кожи под брендом Notless Orequal носят художники и архитекторы по всему миру, а сам Суетин называет себя панком, живёт в непритязательном доме, который построил по собственному проекту, и коллекционирует сёдла для лошадей.

Мы поговорили с Никитой о том, чем ему нравится время на стыке XIX и XX веков, почему его рюкзаки почти не покупают в России и в чём старинная машинка Singer выигрывает у всех современных.

— Вы архитектор по образованию, закончили Московский архитектурный институт. Что вас связало с шитьём?

— Архитектор — это очень широкое понятие. В этой работе есть живопись и скульптура, много черчения, моделирования. Можно сказать, что архитектор — это кто-то вроде режиссёра-постановщика. Он сам выбирает, чем конкретно заниматься и чему уделять внимание — организации крупных процессов или мелкому крафту и рукоделию.

У меня ещё со школы было хобби: я шил сумки, рюкзаки, рубашки, штаны, куртки — всё то, что люди носят каждый день. После выпуска из университета я несколько лет проработал архитектором. Точнее, пытался работать, пока не стало окончательно ясно, что для меня это тупиковый путь. Во-первых, в этом слишком много социальной активности, во-вторых — слишком много сроков, обязательств, нет свободы для творчества. Архитектор связан по рукам и ногам: нормами, требованиями заказчика, условиями места, где проектируется его сооружение.

— В 2005 году вы решили переехать из Москвы в деревню Мезмай, где живут 800 человек. Захотелось свести социальную активность к минимуму?

— Не могу сказать, что я совсем уж отпетый интроверт. Но меня всегда тянуло к тишине: природа, животные, лес, горы — мне это нравилось. И не то чтобы я решил сюда переехать — это просто случилось, в этом не было чего-то грандиозного. Я попал в место, которое мне понравилось, мне захотелось остаться жить тут — и я остался. 

— И сразу начали шить? 

— Первое время после переезда я занимался тем же, чем в Москве: стройки, проекты — необходимая часть жизни, просто хлебушек. От шитья, наоборот, хотелось отдохнуть, обновиться — оставить старое, чтобы могло прийти новое. И оно пришло. Я завёл лошадей, и мне пришлось дорабатывать конное снаряжение, чинить сёдла. У амуниции, которую можно купить в обычном магазине, — чудовищное качество. Многое надо было переделывать, изобретать, изучать историю, то, как это на самом деле должно выглядеть и выглядело раньше. Лошади, конное снаряжение заставили меня вытащить былые увлечения на новый уровень — так я начал делать рюкзаки из кожи. 

— А где брали образцы того, как это «выглядело раньше»?

— Учился я исключительно на исторических коллекционных образцах, на том, что можно купить на барахолке или увидеть в музее: например, в военном музее или музее этнографии народов СССР в Питере.

При этом я не читал книг по ремеслу, не смотрел мастер-классы. Лучше я сам изобрету способ что-то сделать.

— Как пошив рюкзаков стал полноценным проектом? Как вы рассказывали о своих изделиях?

— Я сделал страничку в соцсети ВКонтакте, начал там что-то выкладывать, публиковался в тематических сообществах — и вдруг мои работы стали продаваться. Я осмелел, начал делать больше. Вскоре стало понятно, что Россия — не мой рынок, и я решил выйти за границу. Завёл фейсбук, Pinterest, Behance, инстаграм.

Никакой рекламы я не давал, всё делалось очень по-домашнему, оно и сейчас так происходит. У меня было несколько попыток сунуться на какие-нибудь маркеты вроде «Ламбады», но быстро стало ясно, что аудитория маркетов и я — полные противоположности: не было ни продаж, ни удовольствия, ни интереса.

— А каким был портрет «ваших» покупателей?

— Портрет был и остаётся примерно одинаковым. Две трети моих покупателей — это мужчины после 40, как правило, уже не обременённые каждодневной работой. Либо это творческие люди (художники, скульпторы, продюсеры), либо бизнесмены, которые хотят красиво путешествовать. Или, к примеру, те, у кого есть красивый ретро-мотоцикл редкой модели, но ему не хватает уникального аксессуара.

— Ваши рюкзаки — это осмысление исторических образцов. Почему вы вообще пошли именно этой дорогой? Можно же было шить современные модели, охватить больше людей.

— Во-первых, потому что мне действительно близко это направление. Это те вещи, которые вызывают наибольший отклик у моего сердца, когда я их вижу или беру в руки. В них мироощущение людей прошлого: глубина, внутреннее спокойствие, умение долго концентрироваться. В них мало оптимизации, они сделаны людьми, которые никуда не торопились, не пытались экономить секунды на движении рук, копейки на толщине материала. Это просто люди другого времени и другой формации, и этот момент я пытаюсь передать в своих работах.

— Вы вдохновляетесь какой-то конкретной эпохой?

— Да, это конец XIX — начало XX веков. В вещах того времени есть особый налёт ретрофутуризма, а главное — максимальная сложность при старых технологиях.

Я смотрю фотографии, рисунки старинного снаряжения. Ищу исследования по моделям сёдел, которые делали для российской, британской или американской армии в XVII-XX веках. В плане моды и дизайна слежу за тем, что делают Alexander McQueen и, к примеру, Рей Кавакубо и её марка Comme des Garçons. А недавно во Франции вышел журнал Avant: первый выпуск посвящён рабочей американской одежде, второй — военной. Если вдуматься, это то, на чём базируется вся современная мода.

— Из чего состоит процесс создания ваших изделий?

— Всё происходит спонтанно: в голове возникает некий образ — ночью или днём, он не выбирает когда. Я начинаю наблюдать за ним, играть, как трёхмеркой в программе. Сперва он довольно размытый, как голограмма, а потом я начинаю удерживать его сознанием, и он детализируется. Я зарисовываю эскиз будущего рюкзака, а потом делаю модель из картона — уже в реальном масштабе. На ней я отрабатываю максимум деталей, и после этого дело переходит к чертежам. Бывает, работаю вообще без чертежей: если изделие несложное, я сразу переношу модель из головы на ткань.

— Как выбираете материалы для рюкзаков и сумок?

— Я использую кожу растительного дубления. Она достаточно плотная, правильной выделки, эластичная, некрашенная, в ней много жира и воска. Это кожа, наиболее приближённая к тому, какой она была примерно до 1950-х годов. После этого исчезает кавалерия — основной потребитель кожи, а вместе с ней — качество и искусство выделки кожи.

На рюкзаки в основном идёт кожа трёх толщин. Самая толстая (3,5-4 мм) — на ремешки, 2,5 мм — на тело рюкзака, основные элементы, кожа толщиной 1,5 мм используется для усиления днища и окантовки. У меня небольшое производство — обычно я покупаю одну-две шкурки одного типа. Учитывая, что мои рюкзаки — не целиком кожаные, из каждой шкурки получается от двух до пяти-шести рюкзаков. Помимо кожи, я использую плотный хлопок трёх толщин — 800, 400 и 200 граммов на метр. Это очень толстые, фактурные  материалы — как по мне, на ощупь они не уступают коже.

— Почему нельзя заказать материалы через интернет?

— Кожа — очень живой материал, поэтому ему необходим вдумчивый тактильный анализ. Чтобы понять, действительно ли она подойдёт под какое-то изделие, её надо пощупать и помять. Если покупаешь не глядя, вероятность ошибиться — больше 50 %.

— Расскажите о вашей мастерской. Как она устроена? 

— У меня по большому счёту нет мастерской. Весь мой дом — это единое пространство и для сна, и для работы. Его жилая площадь — порядка 30 квадратных метров, столько же занимает открытая веранда без стен. Дом я строил сам, по своему проекту, это была попытка сделать универсальное сооружение и получить максимальный результат минимальными средствами и усилиями. И я считаю эту попытку удачной: мы живём здесь уже больше 10 лет.

Я работаю на коленке, у меня всё очень просто: минимум инструментов, большая часть из них самодельные. Я всегда восхищался японскими мастерами — плотниками, ювелирами или кузнецами, — которые достигали высочайших результатов, сидя на земляном полу и имея в своём арсенале два-три инструмента. Я подумал: «Может, у меня тоже так получится?». И пока получается. У меня, например, нет стола, ведь я всегда работал на полу: мне так удобнее. На полу лежит большой лист фанеры, на котором я раскраиваю кожу, ткань, там же рисую, вырезаю детали из картона. У меня есть небольшой верстак, где стоят швейные машинки, под этим верстаком висят сёдла, рядом есть очаг, а в соседнем помещении — буржуйка. Я по натуре панк, мне нравится незамысловатый быт, нравится жить малыми средствами, не много потребляя и не много производя.

— Судя по фотографиям, швейные машинки у вас тоже далеко не современные.

— Это почти ретро-техника: Singer 45 класса и «Подольск» 23 класса — старинные машины одного типа для работы с тяжёлыми материалами. Singer 1910 года я выцепил на барахолке, и это мой основной инструмент после рук и головы. Она позволяет аккуратно и точно сделать строчки на разных материалах — от тонких до толстых. Сейчас это считается примитивом: есть куда более сложные, автоматизированные модели, но они мне не подходят. На современных машинах труднее делать короткие осознанные швы. Они заточены под длинные операции, а сделать на них что-то полуручное или невозможно, или можно, но неудобно.

— Что есть в вашей коллекции, помимо старинных машинок?

— Есть сёдла, на которых я езжу. Всё началось с немецкого Armeesattel 89, которое попалось мне на барахолке на Уделке. Продавец привёз его из Швеции. Я уже довольно много знал об этой модели, и, когда увидел её, у меня затряслись руки. Но я подавил этот порыв и начал с невозмутимым видом изучать седло, неспешно торговаться и в итоге выкупил его за восемь тысяч рублей. Это седло 1914 года — ему требовался небольшой ремонт. Я всё починил и отъездил на нём уже больше двух тысяч километров.

Швейцарское военное седло 1962 года я купил через еВay. Мне повезло: его продавали как предмет интерьера за 140 евро с доставкой. Сегодня это седло тоже в строю. Помимо этого, у меня есть всякая русская офицерка, а ещё советское горно-вьючное седло — очень редкая вещь. Но все они в плохом состоянии и ждут реставрации.

— Предположим, я хочу купить ваш рюкзак. Есть ли у вас коллекции? Как часто выходят новинки? Работаете ли вы на заказ?

— В год я выпускаю четыре-шесть новых моделей: в каждой обязательно присутствует своя фишечка, которая отличает её от других. Сегодня я приближаюсь к своей сотой модели: последний рюкзак шёл под номером 96.

Моя любимая модель — 78-я. Она представляет собой цельный фартук: это кусок грубой кожи или материи, который со спины уходит вниз и формирует переднюю часть рюкзака, а сверху он же образует крышку. К этой «раме» крепятся силовые элементы, а внутрь вкладывается тело рюкзака: это может быть любой мешок или коробка. Этот рюкзак — попытка сделать универсальную вещь, которую можно использовать не только для компьютера или как ручную кладь. Можно, к примеру, купить седло на барахолке и засунуть туда. Это самая перспективная модель, ведь здесь есть с чем поиграть: например, использовать ещё меньше кожи и больше ткани.

Мне доставляет дискомфорт, когда человек хочет слишком многого от меня, пытается ограничить или направить мою фантазию. Мне не нравится работать в таких условиях, и я стараюсь их избегать.

— Сколько рюкзаков вы изготавливаете в месяц?

— Обычно два. Сумок может быть и четыре, но не больше. Это очень утомляет: нужно держать всё в голове, не допустить ни одной ошибки, потому что каждый стежок может стать последним. Если не в том месте проделать отверстие или царапнуть кожу иглой, можно поставить под вопрос всё изделие.

Один рюкзак стоит от 1 000 до 1 300 евро с доставкой. Порядка 25 000 рублей от этой суммы уходит на материалы: кожу, ткань, металл, пряжки, войлок. Всё остальное — две недели моей работы и внимания. Сумка стоит от 500 до 1 000 евро — всё зависит от сложности.

— А как быстро их раскупают?

— Как правило, рюкзаки продаются за несколько дней, но бывает по-разному: порой они сразу разлетаются со свистом, но иногда какая-нибудь модель может провисеть и целый год.

Самый продуктивный канал продаж — конечно, Behance: там, как правило, сидят люди с художественным образованием, связанные с искусством, с визуальным или предметным дизайном, поэтому им мои изделия заходят лучше всего.

Этим летом, в связи с коронавирусом, я не смог продать два рюкзака и ради них завёл магазин на Etsy, но думаю, что обойдусь без него в дальнейшем. Площадка берёт порядка 15 % за своё посредничество. Это существенно, учитывая, что я и без того плачу комиссию за международные переводы.

— Вы сказали, что Россия — не ваш рынок. Сейчас рюкзаки по-прежнему больше востребованы за рубежом?

— Сегодня из 10-15 рюкзаков в России остаётся только один. Я не считаю, что Россия — бедная страна: у нас есть много богатых и при этом интересных, развитых людей, но почему-то мы с ними находимся в разных потоках. Та стилистика, которая интересна мне, видимо, совершенно не интересна нашим согражданам, которые могли бы себе это позволить.

Я отправлял посылки в Европу, Африку, Австралию, Китай. Были заказы из Монголии, Канады, Индонезии. Ещё ни одного моего изделия не было разве что в Японии и Индии.

— Планируете ли вы расширять свой проект?

— Планирую, боюсь и не хочу. Я не бизнесмен, а художник, человек спонтанный. Для меня бизнес-план, бухучёт — это синонимы лютого ада.

Но мне бы хотелось бы сделать несколько линеек сумок и рюкзаков в разных стилистике и ценовой категории. Ещё хорошо было бы вернуться к одежде. Сейчас я не могу себе этого позволить: не могу распыляться. Я бы хотел доверить кому-то техническую часть своей работы, чтобы освободить время для чистого творчества, придумывания. Но здесь возникает масса проблем.

— Каких, например?

— Во-первых, моя работа требует очень высокой квалификации. И таких людей очень мало, а если есть, то, как правило, они работают на себя.

Судя по разговорам с моими коллегами, много людей приходят, чему-то учатся и уходят. Мастера вкладываются в них и ничего не получают взамен.

Наконец, таких людей, которые мне требуются, нет в деревне. И это ещё один тормоз для роста вширь. Можно расти вглубь: делать ещё более эксклюзивные и сложные работы, возможно, с авторской самодельной фурнитурой. В самом начале у меня были попытки сделать самодельные пряжки, кнопки, концевики, но то, что получалось, было слишком доморощенным, выглядело махрово, матрёшечно. А мне хотелось, чтобы фурнитура была более техничной и унифицированной. Сейчас я заказываю её из Америки и покупаю у дилеров в Москве.

— А что насчёт собственного производства сёдел? Пытались делать их сами?

— Опять же я предпринимал попытки, но пришёл к тому, что лучшие сёдла были сделаны в конце XIX века. Это немецкие, английские, швейцарские военные модели. Они идеальны по ремонтопригодности, по комфорту — и для коня, и для всадника. Эстетика тоже на высоте, всё как мне нравится: ручная строчка, коричневая кожа. Можно сделать что-то сложнее, дороже, но лучше сделать невозможно.

Если и делать сёдла, то в первую очередь можно просто хорошо повторить то, что уже придумано. Но это требует отдельной мастерской, определённых инструментов, много дерева в хорошем состоянии. Это требует повышения квалификации, расширения знаний в ветеринарии: чтобы делать сёдла на высоком уровне, нужно изучать биомеханику лошади. В общем, планы о собственном производстве пока уходят всё дальше и дальше.

— Расскажите о том, как живётся в Мезмае? Как, к примеру, выглядит ваш день?

— Я встаю в шесть часов, делаю завтрак для дочери, собираю её в школу, провожаю на автобус, а после этого порядка часа занимаюсь конями: надо их напоить, накормить, почистить. После этого делаю домашние дела и уже сажусь за работу: время с 11 до 17 часов — самое плодотворное. После я прерываюсь на вечерние домашние заботы, а потом работаю ещё несколько часов.

Каждый раз, когда я возвращаюсь в свой Мезмай, к примеру, из Москвы, я с облегчением выдыхаю. Это моё место, и даже в соседних деревеньках, где я часто бываю в гостях, у меня нет такого ощущения. Там нет такой свободы.